Our lives matter!*. Часть II. Разговор с лидером реготделения «Справедливой России» Анной Очкиной
*Наши жизни важны!
Продолжаем нашу беседу с кандидатом в губернаторы Пензенской области от «Справедливой России» Анной Очкиной.
— Мы ждали какой-то большей самостоятельности от муниципальной власти. Стало гораздо хуже. Идёт такая покупка, мы вам что-то даём, вы делаете, что вам говорят, это же консервация нищеты и иждивенчества.
— Знаете, почему у нас муниципальная власть несвободна? Большинство людей не верит. Вы говорите: муниципальная власть зависима, а почему? Потому что вы, люди, пассивны.
—Так исторически сложилось. Тут такой момент. Вот почему стали вы и партия интересны. С Плахутой и Коломыцевой уже накопленный большой негатив был. По той же Людмиле – сдача позиций и людей, она могла проходить на выборах, но она делала карьеру и выбирала синицу в руках, люди это видят. Сейчас стало интересно. Люди у нас думают: власть строится сверху, и если появился вменяемый человек, Анна Очкина, давайте к ней прислонимся, потому что есть шанс что-то исправить. Нет такого ощущения?
— Ощущение, что снизу ничего нельзя исправить?
— Что в вас увидели человека, к которому можно прийти, потому что, если идти просто снизу, с какими-то инициативами, у нас так нельзя. Про это хорошо Войнович написал в своём «Чонкине». Например, у нас есть один товарищ, который сквер «Воейков» пытается создать. Бывают люди удивительные – их в дверь, они в окно, на таких страна держится. Он вынужденно пытается к «Единой России» прислониться. Нельзя без благословения начальства у нас инициативу проявлять. И вот есть небольшая партия «Справедливая Россия», она парламентская. Она что-то может делать, и человек вменяемый и демократически мыслящий появился, поэтому к вам народ начинает обращаться, именно потому, что инициативы снизу никак не проходят в нашей стране.
— Политические организации для этого и задуманы. Для того, чтобы они концентрировали, собирали мнения.
— Если взять пресловутую Америку или Европу, там партии идут к сообществам, а не наоборот.
— Совершенно верно. Вот как обстоит дело во Франции. Там политический лидер в первую очередь встречается с профсоюзным лидером, участниками различных профсоюзных организаций, потому что профсоюзы – это сила, если надо, они могут миллионы людей вывести на улицу.
В США, кстати, демократия, мягко говоря, сильно управляемая, только иначе. Здесь существуют сообщества избирателей, общественные организации, которые выдвигают, пусть не так много, но они что-то могут.
В Штатах не столько за счёт сообществ идёт такое движение, а за счёт того, что у них существует полиархия, то есть существуют противоборствующие группировки с конфликтующими интересами. Группировки сталкиваются, и они вынуждены в качестве ресурса использовать, в том числе, общественное мнение. Правда, в последнее время, это принимает какие-то жуткие формы, но тем не менее. Поэтому, раз общественное мнение является ресурсом, то есть кто-то, кто его формирует, люди, которые за счёт него пытаются что-то сделать.
У нас, к сожалению, у людей никогда не было такого демократического опыта. Вспомните нашу историю. Мы с вами вроде бы при европейских демократических институтах живём, но при авторитарном правоприменении.
— В любом случае, миром управляют инициативные люди, я не называю их элитой. А взять того же крестьянина, который вышел в кулаки, в торговые сословия, он начинает расти. Люди создавали сообщества, артели. Они что-то строили, что-то делали совместно. Эта культура зарождалась, она просто закончилась в Первую мировую войну. Например, ответственные люди, у которых есть ресурсы в голове, прежде всего, собрались, организовали пожарное общество. Никакого «госфинансирования» не было. Это финансировалось гражданами. Храмы тоже народ строил, кстати говоря...
— Это было сломано отчасти потому, что образовалась ориентация на жёсткий госконтроль над гражданскими обществами. А потом она была ещё сломана и по другой причине. Посмотрите, какую мы мощнейшую волну урбанизации пережили. За 50 лет – с 1925 по 1975 годы – у нас доля городского населения с 25% выросла до 75%. Урбанизацию мы прошли за 50-70 лет. Этот путь Европа проделывала не один век, а у нас такой скачок. Во вторую волну индустриализации люди уезжали в Сибирь. Поэтому приостановилось и заглохло образование местных сообществ. У нас очень трудно с ними.
— Если быть оптимистом, то можно зачатки этих местных инициатив увидеть. Если быть пессимистом, то можно этого не видеть. Это некая мечта, дай Бог, чтобы у вас всё это получилось. Но что-то начинается. А что вы скажете по поводу вышедшей на «Левом Фронте» статьи? Левеет «Справедливая Россия» или нет?
— Я не могу сказать за всю партию, насколько она левеет. У меня чёткие социалистические позиции, но поскольку я ещё и сторонник демократии, мне всегда неловко говорить про мои социалистические взгляды, потому что сразу у людей в головах возникают штампы про социализм, уравниловку. Я сторонник демократического социализма, и более того, считаю, что сейчас главная задача – восстановить и развивать социальное государство. И оно уже может стать ресурсом для дальнейшего развития общества. Я не знаю, насколько «левеет» наше реготделение. Задача состоит в том, чтобы «Справедливая Россия» оказалась в состоянии реализовать те очень прогрессивные социальные инициативы, которые у неё уже есть. Программа у меня будет очень социальная. Можно сказать, с левыми элементами.
— Мы потихоньку идём к выборам. Интересная ситуация развивается. Сначала мы все ждали, какое решение примет президент по отношению к действующему губернатору. Когда оно было принято, многие стали говорить – ну, всё. Дело сделано. Выборы у нас – это не выборы. Сейчас проявляется ситуация, когда выборы могут оказаться «совсем выборами».
— Под «совсем выборами», вы имеете в виду что? Честные выборы? (смеётся).
— Столько голосов, сколько надо, власти могут не «накидать». Это начинает власть пугать. Георгий Камнев (кандидат от КПРФ), может, и сам этого не хочет. Он человек конформистской позиции. Это моё мнение. А тут может выйти, что он выиграет даже сам того не планируя. И это страшно, по этому пошли разговоры что его могут не допустить. И тогда Анна Очкина может стать реальной альтернативой и ... губернатором.
— Вас это тоже пугает?
— Меня это радует. Когда я делал интервью с Максимом Шевченко, он говорил: «А что нам всем сейчас делиться? Мы все стоим на стороне демократии». Вы правильно говорите про обновление. Это главная беда. Если бы оно было, всё остальное было решаемо. Если бы у нас не держались за власть, начиная от Путина, и заканчивая региональными чиновниками, то страна была бы другой. Но у нас своё историческое наследие, мы что ни начинаем, скатываемся к орде, как пишет Борис Акунин.
— Не соглашусь с Борисом Акуниным. Я обожаю его как писателя, но я совершенно не согласна с его мнением, что мы скатываемся в орду. В каждом нашем этапе есть какой-то шажок, но в чём наша проблема?
Это естественно, что человеку хочется увидеть изменения к лучшему, причём радикальные, вот здесь, при жизни. Представляете, как бы было страшно, что у вас рождается ребёнок, а вам говорят, что он сядет, потом пойдёт, а потом ты его больше не увидишь. И это было бы такой трагедией, что люди перестали б размножаться.
Поэтому неправильно говорить, что мы каждый раз скатываемся. Да, мы топчемся, отступаем. Я часто писала много хорошего про Советский Союз, в частности, про политику просвещения, отношение к образованию, но я не хотела бы сейчас там оказаться. Что-то мы получили, пусть больше потребительства, но получили. Это маленькие шажки и мы очень дорого за них платим. Я думаю, что в истории любой страны так. Штаты, например, сейчас совершенно запутались и не могут выпутаться из своей политической системы и общественных отношений.
— Пользуясь случаем, Вам как учёному тогда задам вопрос. Не кажется ли, что такой откат, я даже не знаю куда, частично связан с той коммерческой, маркетинговой направленностью мышления корпораций и людей? Переформатируются продукты для того, чтобы не упали акции? Давайте уберём слово чёрный из названия кофе? Это разгоняет ситуацию. Бизнес-модель общества тотального маркетинга, она раскручивает же эту жесть?
— Вы правильно подметили, что это элемент маркетинга. Поскольку политики привыкли себя продавать, как привлекательный продукт, в том числе и корпорации. Давайте будем толерантными. Сейчас сменили рекламную стратегию, они преподносят себя, больше чем свой продукт, а чтобы это делать, нужно всё время притягивать какие-то социальные темы. Инвалиды, права женщин, сейчас они «прицепились» за эту «чёрную» тему.
И пошла просто вакханалия, потому что это не ориентация на реальные социальные потребности, и это не про реальные социальные перемены. Каждый пытается получить определённые преференции, выигрыш с того протеста, который у них начался. Интересно, что я не вижу, чтобы у этого протеста появился голос. Все аналитики, в том числе и западные, пишут, что люди раздражены изоляцией, 13% безработицы, которая будет ещё выше, разоряются малые предприятия. А у них ещё хуже в этом смысле, чем у нас. Нет обязательного страхования, страховка покупная. И самозанятые малые предприниматели её не покупают.
В стране пока нет лидера, который способен был бы развернуть этот протест как социальный. Даже у Берни Сандерса были последователи-социалисты, но никто не берёт ответственность за этот протест, потому что испугались его мощи. Получается, что с его помощью пока только манипулируют.
— Протест имеет какую-то саморазгоняющуюся сущность. Эта новая бизнес-модель, когда корпорация рекламирует себя, свой бренд, а не конкретный товар, сильно способствует его раскрутке.
Продолжение по ссылке.