Саратовский театр на Пензенском «Маскераде». Ничего не потеряли, если не пришли
Вечер второго дня фестиваля открылся приветственным словом Сергея Казакова, художественный руководитель Пензенского драматического признался в особом отношении к Саратову, ибо это его родной город, там он получил профильное образование и до сих пор с теплотой вспоминает своих педагогов. Более того, большинство актеров труппы нашего театра — это выпускники Саратовского театрального училища (позже — института). Театральную Пензу, по словам Казакова, полушутя-полусерьезно считают филиалом Саратова в творческом плане.
Аншлаг в зрительном зале порадовал не только Сергея Казакова, но и директора Саратовского академического театра драмы имени И. А. Слонова Владимира Петренко, который вышел на сцену для получения фирменного приза фестиваля «Маскерадъ» — небольшой маски из чистого серебра.
Саратовцы представляли спектакль «Мой бедный Марат» по пьесе А. Арбузова. С пьесой я была не знакома (теперь уже пришлось прочитать), решила, что буду постигать все непосредственно в зрительном зале и... судя по отзывам о первом дне «Маскерада», будем считать, что мне просто не повезло с фестивальным днем.
Сцена была перегружена декорациями. Два огромных постера по бокам сцены с советскими фото, гигантское окно, занимающее изрядную часть сцены слева, круглый экран для видеоконтента, пятиконечная звезда в глубине сцены, подсвеченная лампочками, гигантская вертикальная балка и какое-то дикое количество разнообразной мебели.
На дворе 1942 год, место действия — блокадный Ленинград, а если конкретнее — одна из более-менее уцелевших квартир многоквартирного дома, сильно пострадавшего от бомбежки. В этой брошеной квартире поселяется девчонка-подросток Лика, а Марат Евстигнеев, родившийся и выросший в этом доме, возвращается в надежде спасти кое-какие личные вещи.
Марат обнаруживает Лику, завязывается разговор, в ходе которого, в частности, говорится о том, что квартира пуста и кроме кровати, печурки и останков буфета никакой мебели — Лике пришлось все сжечь, чтобы как-то греться. Парадоксальные речи при таком нагромождении. В ходе диалога двух молодых людей, выясняется, что Лике (актриса Екатерина Ледяева) вот-вот исполнится 16, а Марату уже 17 лет, однако актер, игравший главного героя (Александр Каспаров), — очень брутальный парень, уверенно выглядящий на все свои 30+.
И таких элементарных несоответствий текста и того, что этим текстом озвучивается с каждой минутой спектакля становится все больше и больше.
Да и ладно бы нестыковки были только буквальные, в конце концов, сколько лет во всех театрах Джульетт играли и кое-где еще пытаются играть ведущие актрисы пенсионного возраста, а на что нам воображение? Плохо оказалось то, что актеры эмоционально совсем не понимали, не проживали свой текст. Они его хорошо выучили, они повышали и понижали тон, двигались по сцене, но, казалось, что это происходит оттого, что у них просто не было другого выхода. Подростки военного времени — это не современные подростки и тем более — не современные взрослые, чтобы их сыграть — нужна какая-то документальная и психологическая работа, которую саратовцы явно не провели.
И если Марату мешала внешность, а текст в его устах все-таки был не безнадежен, то Лике мешала странная площадная взвиченность, свойственная активистам, декламировавшим агитационные стихи во времена построения пирамид физкультурников. Она говорила о маме, о мечтах, о смерти, о бомбежке с совершенно одинаковыми интонациями. Наверное, только что-то подобное, плакатное актеры и посмотрели в качестве погружения в эпоху тех лет, чтобы подготовить «советскую пьесу», и это очень грустно.
Даже с такой невнятной игрой, чем больше ты вслушивался, тем явственней проступал достаточно интересный текст героев: угловатый, немного детский, но в подражание взрослым; живой, оригинальный, чистый, и как-то сквозь интонационный хлам все-таки стали проступать очертания новых чувств. Герои влюбляются!
Не менее грустно, когда мизансцены, которые должны бы ставить точки, превращались в комические запятые. Например, едва поделившие после споров и сомнений кровать герои, улегшиеся спиной друг к другу, договаривают реплики и вроде как засыпают, а мгновние спустя вскакивают и начинают лихорадочно уносить часть сценического хлама, (простите, реквизита) или перемещать его по сцене.
К концу первого действия появляется третий герой — раненый парнишка Леонидик (актер Максим Лактионов), который из последних сил входит в квартиру и, теряя сознание, падает, но тут наступает время новой сцены — и Леонидик вскакивает и работает с реквизитом вместе с остальными.
Неужели нельзя было найти кого-то, кто бы занялся предметами на сцене или поработал со светом? Ну, хорошо, гастроли, весь штат театра взять, видимо, накладно, вот актерам и приходится вешать ружья или убирать их в зависимости от того, будут они стрелять или нет. А им, между прочим, еще и играть нужно. Например, то, что Леонидик тоже влюбился в Лику, и то, что даже в условиях войны людям нужно делать выбор. Выбора не случилось, парни уходят на войну.
К началу второго действия зал несколько поредел, но все-таки большинство зрителей дали постановке шанс и продолжили театральный вечер.
Около фото обнаженных советских гражданок вместо гигантского слова «Блокада» появилось слово «Победа», время действия — весна 1946 года, повзрослевшая Лика сидит в той же самой комнате, но уже с выставленной ближе к сцене, теперь уже легитимной мебелью. В дверях показывается Леонидик в солдатской шинели.
Он и в первом-то действии, творя свои длинные монологи, был резковат, а теперь стал и вовсе мизантропичен, актер выбрал для своего героя некий ледяной механический тон и игрался с ним на всю катушку, ведь теперь Леонидику было отведено гораздо больше места в пьесе. Но делать своего героя таким несимпатичным и бессердечным? В пьесе Арбузова фразы Леонидика сопровождаются ремарками: «смущенно», «улыбнувшись», «словно оправдываясь», и множеством других, а на сцене перед нами — жесткий гордец, экономящий эмоции. Когда в конечном итоге Лика выбирает его, а не харизматичного Марата, просто недоумеваешь.
Настоящей сенсацией второго действия становится не только то, что приблизившись по возрасту к своим героям, актеры стали более убедительными, и не только то, что загораживающее полсцены окно все-таки пригодилось для мизансцены длиной минут в 10, но и то, что вдруг в глубине сцены появились люди в черном. Реквизиторы! Они существуют! Они могут дать актерам поиграть! Неважно где их носило — теперь они с нами, и все будет хорошо.
Последняя треть спектакля воспринимается уже нормально. Рефлексии людей среднего возраста, переживших ужас или катастрофу и не всегда позволяющих себе быть счастливыми и начинать с начала, — это все уже как-то ближе нам всем. Даже резкий Леонидик уже не так бесит, уже вроде как и право имеет: не очень талантливый поэт среднего возраста, счастья и любви жене давал все эти годы в гомеопатических дозах, к концу пьесы он сильно проигрывает Марату.
И только ты привыкаешь к более-менее вменяемомой игре, как в финале с потолка на сцену, неуклюже вращаясь, спускается белая новогодняя елка. И как тут серьезно отнестись к случившимся 2, 5 часам столь нестабильной постановки?
В конечном итоге пьесу просто очень жаль. «Мой бедный Марат» даже при простом чтении играет совсем другими красками, его сценическое воплощение заслуживает лучшего. Очень не хочется, чтобы театральная Пенза была филиалом такого театрального Саратова. Источник фото: фото автора