Владимир Бирюков: «Театр может просто умереть»
Становится ли от этого теплее? А вот смотря кому. Судя по тому, что все билеты сразу же разошлись, — зритель ждет встречи с театром, ему там будет хорошо и тепло. Большая сцена пензенского «Кукольного дома» — как обратная сторона Луны: все знают, что она есть, но никто ее не видел. Ну что ж, будем как обычно карабкаться на третий этаж и занимать свободное местечко в маленьком зале.
«Попугаи и веники» написаны Николаем Колядой в 1997 году и ни разу не были поставлены. Зима, небольшая железнодорожная станция. Внушительных размеров грубая старуха — торговка семечками сидит на перроне, с ней рядом — совершенно сумасшедшего вида попугай в зипуне, перчатках и с гармошкой горлопанит разухабистые песни при появлении редких прохожих…
Борьба за выживание — лейтмотив целого десятилетия в истории нашей страны, передана настолько вызывающе актуально, что тебе, зрителю, заставшему те времена, становится и холодно, и голодно, и жалко всех до невозможности, и страшно.
— Почему же режиссер Владимир Бирюков обратился именно к этой пьесе сейчас, спустя 20 лет после ее написания?
— Я считаю, что эта пьеса вне времени, ибо речь идет о человеческих отношениях. Спектакль не только о том, что у героев тяжелые обстоятельства жизни, а о том, что они испытывают дефицит любви — это вечная проблема, особенно в России. Оглядитесь вокруг — невозможно увидеть ни одного улыбающегося лица, а вот агрессии хватает. К примеру, на дорогах Франции тоже случается всякое – тебя могут и подрезать и прочее, но если уж такое случается — перед тобой и извиняются, и улыбаются, пытаясь как-то скрасить ситуацию, у нас же сразу за биту хватаются.
Меня переворачивает от новостей о том, как маршрутчики высаживают ребенка на мороз из-за того, что у него не было с собой денег. Отсутствует сострадание, милосердие — и неважно кто при этом у власти — президент, генсек или царь-батюшка. Я не случайно взял в качестве лейтмотива спектакля «А зима будет большая» Визбора, строчка «Только сумерки да снег» — абсолютно мое ощущение России. Сумрак внутри нас. Люди ненавидят друг друга — вот что главное, лично я об этом ставил спектакль.
Ну и потом, разве сейчас мы не видим нищих? Я, например, каждый день вижу достаточно приличных людей — не бомжей, не маргиналов, которые ковыряются в мусорных баках. Система выживания по-прежнему существует, может быть не столь явно, как в 90-е, но тем не менее.
— Какой момент в спектакле дался вам сложнее всего?
— Это безумно тяжелая пьеса для постановки, потому что она очень статичная — сидят персонажи и сидят. Для театра кукол — это просто катастрофа. Как кукле с этим справиться? Она же не терпит много текста и много статики, ее это превращает в мертвую болванку. Задача была безумная, мы решили ее, применив кинематографический способ. Говорит один персонаж — весь свет на него, остальное затемняется, нужен мне другой —значит «камера отъезжает» от предыдущего, а новый «берется в кадр». Сложен был и финал. У Коляды мужик уходит и не возвращается — однозначно ушел бухать, мой этот Сережа, я чувствовал, должен вернуться, чтобы потребность в любви победила потребность выпить.
— Где вы взяли веники? Героиня-то рассказывала, как ей пришлось прятаться в холодных электричках от кондукторов, чтобы доехать до леса и нарвать там этих веток, на что вы пошли ради аутентичного реквизита?
— Я их купил на базаре, заплатив свои личные сто рублей. Все в этом спектакле, кроме семечек и веника, много всего настоящего. Можно, конечно, сделать в театре бутафорские семечки — это было бы оригинально конечно, но обошлось купленными. А, еще елку купили живую. Я принципиально решил — елка должна быть живой, хотя не все этому рады, конечно. Она сыпется, она хрупкая, с ней надо очень аккуратно в спектакле. Сережины таблетки — тоже самые настоящие, по театру был брошен клич посмотреть дома просроченные таблетки, нанесли в результате очень много — Сереже хватит на весь театральный сезон.
— А где режиссер Бирюков находится во время спектакля?
— Я либо у света, либо у звука на данном спектакле, на других — сижу на диванчике за кулисами, семечки ем, потому что курить нельзя.
— Хорошая фраза есть в спектакле: «Ты торгуй — и все будет». Чем и как может сейчас торговать «Кукольный дом», чтобы «что-то было»? Вам, наверное, уже перестали что-то обещать.
— Да, такой посыл нам транслируют многие годы, да мы уже и живем так. Базовая зарплата от любимой власти 5100 рублей. Все остальное мы должны зарабатывать сами. Но мы ведь должны не только зарплату заработать, мы должны содержать такое огромное здание, при зале всего в 60 посадочных мест. У меня полное ощущение того, что мы, как театр придем, в конце концов, на панель. Как персонажи этой пьесы вынуждены вениками торговать. Чтобы, хватило хотя бы, к примеру, электричество оплатить. Уж не говоря о материалах для изготовления кукол и декораций. Не случайно в начале спектакля на сцене зритель видит что? Брошеные куклы. Они оживают только от артистов. Только от любви. Мы как театр – тоже брошенные, театр может просто умереть. Хотелось бы, чтобы отношение власти к нашему театру изменилось, но пока ощущение, что ничего хорошего этот театр не ждет. Хотелось бы, чтобы это оказалось не правдой.
На творческом веку Владимира Бирюкова сменилось пять министров культуры, три губернатора. Мне это напомнило анекдот про эпоху Пугачевой, при которой сменилось немало генсеков и президентов. А у нас вот — эдакая тихая эпоха Бирюкова. В спектакле он изменил концовку пьесы Коляды, у которого счастье будет только после смерти, чтобы оставался свет в конце тоннеля, говорит, что невозможно жить без надежды. А его театр меж тем умирает, хотя и без истерик. Сюжет пьесы о судьбе этого театра власти пока всё ещё не меняют.
— Так что же вообще есть у «Кукольного дома»?
— Есть несколько людей, которым театр интересен, но актеров осталось всего шестеро. У нас ушли все цеха еще в октябре. Теперь артисты все делают сами. Понятно, что есть ни с чем несравнимое единение, возникающее от патовой ситуации, но это все равно не выход. Есть плохое освещение в зале, потому что пульт давно требует замены, осилить новый пульт мы никак не можем. Не можем поднимать по лестницам в зал, расположенный на 3 этаже зрителей-инвалидов. По всей стране трубят о «доступной среде».
А у нас? И на меня, перед спектаклем, большое впечатление произвела одна из зрительниц — девушка в инвалидной коляске. Целая артель друзей помогала ей попасть в зрительный зал, где девушке досталось самое незавидное место — в проеме входной двери, но иначе в этом зале инвалиду вообще никак не разместиться. Бирюков признался, что ему всегда безумно стыдно перед инвалидами и пожилыми людьми за все неудобства, да и тем самим неловко, однако артисты счастливы, что люди преодолевают столько препятствий, чтобы увидеть спектакль.
На премьере в первый день была в основном молодежь — гогот стоял немыслимый, наверное они считывают только забавные моменты, вчера были люди в возрасте- гробовая тишина. Вообще каждый спектакль-это разная история, никто не знает, как он пройдет, какое оставит впечатление. Спектакль — это диалог между людьми и людьми, может случиться, а может и нет. Это волнительный и кайфовый момент, потому что ты всегда идешь в какую-то неизвестность.
Фото автора