Над кем смеётесь? Год 1925. Часть I

Сергей Беседин

Как происходила кристаллизация культа личности, почему радио не принесло счастья и может ли в нормальной водке быть на десять градусов меньше, чем нужно — в первой части обзора «Крокодил. Год 1925».

Сталинизм-лайт. — Радио есть, а счастья нет. — Водка-рыковка. — Борьба с матом. Советские хулиганы.

Необыкновенно быстро после разгрома «левой оппозиции» со страниц журнала сходят вчерашние кумиры — Троцкий, Преображенский, Радек. Как говорили классики, «множество людей с веревочными усиками и королевскими бородами [...] внезапно посыпались в сторону, и на передний план, круша всех и вся, выдвинулось белоглазое ветчинное рыло с пшеничными бровями и глубокими ефрейторскими складками на щеках».

Вот оно, будущее кровавое диктаторское рыло — на первой обложке седьмого номера. Учит неразумных докладчиков поворачиваться лицом к деревне. Канонических правил изображения Сталина, как и Ленина, ещё нет — он получается у крокодильцев то бурят-монголом, то вовсе узбеком, а на одном из рисунков длинные усы торчат в стороны, закручиваясь штопором, будто у Мюнхгаузена. Ещё не возникла стереотипная трубка и кавказские мягкие сапоги. Ещё позволительны шутки на страницах журнала «грузин с сердитыми усами, что заместо Ленина теперь остался». Но его уже подобострастно цитируют от номера к номеру. Уже восхищаются тем, что заложены пароходы «Сталин», «Томский», «Зиновьев» и «Красин». Уже Царицын становится Сталинградом, а Донецк  — городом Сталин. Погодите год-другой — и в руках не только появится трубка, но и Сталин даст от неё всем прикурить. 

****

Безусловно, главная тема 1925 года — радио и производные от него. Башня Шухова для трансляции на всю РСФСР построена тремя годами раньше, однако именно в 1925 проходят первые прямые трансляции из театров и начинается массовая установка радио в провинции. 

Отныне плоская чёрная тарелка репродуктора, висящая дома или на столбе, становится непременным атрибутом советского быта и вместе с тем — главным информационным орудием тоталитарного строя. Тарелки почти не отключались и бубнили с раннего утра до самой полуночи, как у самих обывателей, так и у их соседей, придавая коммунальным квартирам, некоторым образом, сходство с сумасшедшим домом. 

Строгие дикторы разговаривают с народом словно с маленьким непослушным ребёнком — увещевают, воспитывают или просто приказывают. Конечно, коммунистических вождей мало интересует задача познакомить граждан с концертами Рахманинова или радиопостановками по Шекспиру — в первую очередь радио рассматривается ими как оперативное, всеобъемлющее и гибкое средство управления умами. Посему с советского радио были очень быстро изгнаны такие интерактивные формы вещания, как «Радиогазета» и «Радиомитинг»: слишком непредсказуемые фразы могли вырваться (и периодически вырывались) у ведущих или гостей эфира. Из самых известных примеров:  «В крестьянских новостях был передан такой текст: «Подбельская МТС Средне-Волжского края 18 июня проводит праздник коня. На празднике примут участие 700 лошадей. Приглашён М.И. Калинин. <…> Арестован и предан суду работник редакции «Последние известия», который вёл трансляцию с Красной площади встречи челюскинцев и заявил в микрофон по окончании передачи: «Комедия окончена» (он оказался из дворян, а его родственники репрессированы ОГПУ)». Прямые эфиры — кроме футбольных — оказались под негласным запретом. 

«Крокодил» продвигает идею всеобщей радиофикации всеми возможными способами: от рассказов до фельетонов, от комиксов до загадок. Вот, скажем, так называемые «радио-частушки» некоего Ф. Благова в одном из номеров журнала:

Трубок нет, но все же весел

Трифон без сумленья:

Он к приемнику привесил 

Трубку для куренья!

Стал кулак Змеюкин Вукол 

Щипаною птицею:

Слыша «вилы», плюнул в рупор, 

А попал в милицию!

Не желает дядя Власий 

Нежничать со «сменою»: 

Своего сынка вчерася

Выпорол антенною...

Рассказал намедни зять 

Дядюшке Аркадию:

Взятки ныне легше брать,

— Их берут по радию.

Не желают знать старушки 

Радио-механики:

На антенне для просушки 

Вешают подштанники...

Фрондирующая интеллигенция сразу же становится в легкую ироническую оппозицию к модному новшеству, чувствуя в нем инструмент для зомбирования публики. 

Вот Зощенко, рассказ «Неприятность»:

«Есть у меня имеется небольшой радиоприемник. Обыкновенно детекторный. Без антенны. На электрическую сеть. Слышимость довольно хорошая. Слов-то, конечно, не разобрать без антенны. Но гул идет довольно явственный. Даже в другой раз голоса можно различать которые мужские, которые дамские.

И в зимние вечера очень, знаете, приятно послушать разные культурные звуки. Главное легко, без хлопот, бесплатно ткнул в штепсель один провод и наслаждайся».

Ср. записные книжки Ильи Ильфа: «В фантастических романах главное это было радио. При нем ожидалось счастье человечества. Вот радио есть, а счастья нет».

А вот характерный рассказ Булгакова тех времён: 

«Вечером я прочитал в газете: «Сегодня трансляция оперы «Фауст» из Большого театра на волне в 1000 метров». С замиранием сердца двинул рычажок, как меня учил Петя. Ангел полуночи заговорил волчьим голосом в пасти:

«Говорю из Большого театра, из Большого. Вы слушаете? Из Большого, слушайте. Если вы хотите купить ботинки, то вы можете сделать это в ГУМе. Запишите в свой блокнот: в ГУМе (гнусаво), в ГУМе».

— Странная опера, — сказал я пасти, — кто это творит?

«Там же вы можете приобрести самовар и белье. Запомните — белье. Из Большого театра говорю. Белье только в ГУМе. А теперь я даю зал. Даю зал. Даю зал. Вот я дал зал. Свет потушили. Свет потушили. Свет опять зажгли. Антракт продолжится еще десять минут, поэтому прослушайте пока урок английского языка. До свидания. По-английски: гуд бай. Запомните: гуд бай…».

Я сдвинул рычажок в сторону, и в пасти потухли всякие звуки».

Впрочем, ненависть у Булгакова и официальной власти взаимная. Чуть ли не единственный из всех непролетарских писателей удостоен малюсенькой рецензии на вышедшую в журнале «Недра» повесть «Роковые яйца». 

«Под такой повестью мог бы подпи­саться любой заграничный эмигрант-белогвардеец. Ничего не поделаешь. В малоисследованных не­драх всегда могут оказаться какие-нибудь аномалии», — мрачно кляузничает журнал. Слава богу, после таких публичных доносов в Советском Союзе пока что не сажают. Пока что. 

****

В Советском Союзе официально отменяется сухой закон, который действовал десять лет. Государство снова приступает к выпуску водки, борясь с самогоноварением и стремясь наполнить скудную послевоенную казну. Водка выпускается странная: тридцатиградусная. Она немедленно приобретает в народе прозвище «рыковка». Однако в «Крокодиле» слова «водка» почему-то стыдливо избегают вообще, как сейчас в СМИ термина «взрыв». Тридцатиградусную называют застенчивым эвфемизмом «русская горькая» и изображают в карикатурах, как она наносит нокаут бутыли самогона. 

Из воспоминаний того же Михаила Булгакова: «В Москве событие — выпустили 30° водку, которую публика с полным основанием назвала «рыковкой». Отличается она от царской водки тем, что на десять градусов она слабее, хуже на вкус и в четыре раза её дороже». «Водку называют «Рыковка» и «Полурыковка». «Полурыковка» потому, что она в 30°, а сам Рыков (горький пьяница) пьёт в 60°». В народе тогда говаривали, что, мол, новоявленная «рыковка» — это на самом деле «полурыковка», а вот настоящая «рыковка», которую делают исключительно для кремлевских вождей, имеет крепость аж 60 градусов, и означает это, что народ снова надурили. В дневнике Булгакова 1925 года есть анекдоты на водочную тему: «Если бы к «Рыковке» добавить «Семашковки» (нарком здравоохранения Н. Семашко), то получилась бы хорошая «Совнаркомовка». «Рыков напился по смерти Ленина по двум причинам: во-первых, с горя, а во-вторых, от радости».

Чуть позже эта фабула перекочевала в «Собачье сердце»: 

«— Ново-благословенная? — осведомился он (Борменталь иронически называет так водку по имени улицы, где располагался завод «Кристалл»  — С.Б.).

 — Бог с вами, голубчик, — отозвался хозяин,  — это спирт, Дарья Петровна сама отлично готовит водку.

 — Не скажите, Филипп Филиппович, все утверждают, что очень приличная. Тридцать градусов.

 — А водка должна быть в сорок градусов, а не в тридцать, это, во-первых, — наставительно перебил Филипп Филиппович, — а, во-вторых, бог их знает, что они туда плеснули».

Травиться народ стал меньше. Но пить — больше. И настолько больше, что в конце концов отряды алкоголиков с их унылым специфическим юмором заполнили советский кинематограф и театр — «Бриллиантовая рука», «Самогонщики», «Ирония судьбы», «А поутру они проснулись», «Афоня» (имя им — легион).  

*****

Типичное проявление советского шизофренического мышления: власть, выкидывая на прилавок дешевую водку, одновременно начинает бороться с матом и хулиганством. Ничто не ново под луной! Тогдашняя кампания по борьбе с матом дала результат примерно нулевой. А сегодняшняя, 96 лет спустя, даже не нулевой, а отрицательный. Судите сами. 

За два месяца с тех пор, как соцсети обязали удалять мат, россияне употребили нецензурную лексику 20,2 млн раз, посчитала компания «Медиалогия» по запросу РБК. Годом ранее, в феврале-марте 2020-го, таких постов было всего 18,3 млн.

Хулиганам же оказана особая честь — «Крокодил» создал для них, как сейчас говорят, оммаж, выпустив специальный номер со смелой обложкой: мордатый детина в кепарике рисует на стене надпись «ХУ...» (напомним, что подобная идея была у Гайдая — первые две буквы в заставке чертили Никулин и Моргунов, а Вицин подбегал и дописывал «...дожественный фильм». То, что было приемлемо в двадцатых, в шестидесятых советская цензура уже не приняла). Советский хулиган, по описанию «Крокодила», плюётся семечками направо и налево, сшибает головные уборы с прохожих, громко гогочет в кино и постоянно подшофе.

Специально для выпуска, под псевдонимом «Зубило», стихи пишет сам Юрий Олеша: 

А, как Петька давеча, 

Пустяков касательно, 

Зацепился с дамочкой

Выругался матерно!

 

Митька лавры все пожал, 

Сел в театре пьяненький, 

Закричал: — Горим! Пожар!

— Вот уж было паники!

 

На окне лежу, пою,

Чистый воздух — здорово!

Аккуратненько плюю

Прохожим на головы.

 

Ходим цепью — смехота!

Гуляем по городу.

Папироску изо рта — 

Прохожему в бороду!

 

Эх, шанго! В душе огонь! 

Выходи на левую!

Наших девочек не тронь,

— Под орех разделаю!

 

Скрипка подлая поет 

Про ветку акации...

Эх ты суд, да эх ты год 

Строгой изоляции!

Ощущаете мелодику? Это же практически

Эх, яблочко,

Да с голубикою,

Подходи, буржуй, 

Глазик выколю.

Странная эта Советская власть, ей-же-ей! Восемь лет смеялась над барскими манерами, застольным этикетом, аккуратной одеждой, а теперь удивляется, что разгулялись разного рода шариковы! Борьба с хулиганством оказалась столь же безуспешной, что с матом и алкоголизмом: к примеру, Федя из «Операции Ы» образца 1965 года ни внешне, ни внутренне не отличается от его собратьев с крокодильских страниц года 1925-го.

Отметим ради справедливости, что борьба с хулиганами носит большей частью декларативный характер. Это ж не левая оппозиция и не меньшевик. Это свой, идеологически близкий. За импортозамещение, скажем, горой стоит:

«Я, братишка, со стажом: даешь кошель, берешь ножа в бок — и никаких шашнадцать! Чистая работа. Сказал: даешь-берешь монету,— огребаешь русскую горькую, потому жизнь в мине тоже горькая и тоже русская. Ну, я не жалюсь, не дите, сладости не требую, и да здравствует Интернационал без ни­каких иностранцев. Мы, братишка, люди русские, самородные, свою самогонку самостоятельно гоним и — безо всякого иностранного вмешательства...

...Когда смотрю я, и что а вижу, братишка? Одна подобная личность востребывает сибе горькую, ну не нашу, а заграничную и ан­глийскую. Хорошо-с. Счас я до его с ножиком:

— Душа с тебе вон, пей русскую, пей, тебе говорю! Не пьешь? Ладно, мать твоя-родительница... Ладно же, и вот тебе, гадюка, за бой­ коты русского производства. Гык — ножик в бочок: в доску испортил человеку пищеварение. Иначе как же?».

Продолжение следует…